бы его место?»
Ганс: «Да».
Я: «Каких повозок ты до сих пор боишься?»
Ганс: «Перед всеми».
Я: «Зачем ты меня обманываешь?»
Ганс: «Пролетки, кареты и повозки с людьми, одноконные и двуконные, меня не пугают. Конок и груженых повозок я боюсь, только когда они нагружены, а когда они пустые, не боюсь. Когда повозка нагружена доверху и при ней одна лошадь, я боюсь, а когда впряжены две лошади, не боюсь».
Я: «Ты боишься конок потому, что в них много людей?»
Ганс: «Потому, что на крыше много поклажи».
Я: «А мама, когда у нее появилась Ханна, тоже была нагружена?»
Ганс: «Мама будет опять нагружена, когда снова заведет младенца. Он же будет расти там, у нее внутри».
Я: «А тебе бы этого хотелось?»
Ганс: «Да».
Я: «Ты же говорил, что не хочешь, чтобы у мамы появился еще один младенец».
Ганс: «Тогда она больше не будет нагружена. Мама сказала, что когда она больше не захочет, то и бог этого не захочет». (Это понятно: Ганс вчера спрашивал, нет ли в маме новых детей. Я ответил, что нет и что без господней воли новые детки в ней не будут расти.) Но вот мама говорила, что если она не захочет, то больше у нее детей не будет, а ты говоришь, что все решает бог».
Я объяснил, что дело обстоит именно так, на что он заметил: «Ну да, ведь ты был при этом и знаешь, наверное, лучше». Также он вызвал на разговор мать, и та примирила оба объяснения – дескать, если она не захочет, значит, и бог не хочет[178].
Я: «Мне кажется, ты все-таки не против того, чтобы у мамы появился новый ребенок?»
Ганс: «Нет, этого я не хочу».
Я: «Но ждешь, правда?»
Ганс: «Да, правда».
Я: «Знаешь почему? Потому что тебе хотелось бы стать папой».
Ганс: «Да… А как все бывает?»
Я: «Что ты имеешь в виду?»
Ганс: «Ты говоришь, что у пап не бывает детей, так почему мне хочется стать папой?»
Я: «Ты хотел бы стать папой и жениться на маме, хотел бы стать взрослым, как я, носить усы, как у меня, потому и ждешь нового ребенка от мамы».
Ганс: «Папа, когда женюсь, у меня ребенок будет только тогда, когда я захочу, а когда я не захочу, то и бог не захочет».
Я: «А тебе хотелось бы жениться на маме?»
Ганс: «Очень».
Нетрудно заметить, что увлеченность Ганса собственными фантазиями омрачается сомнениями по поводу роли отца и неведением относительно того, насколько взрослые распоряжаются деторождением.
* * *
«Вечером того же дня Ганс, когда его укладывали в постель, сказал: «Знаешь, что я буду делать? Я до десяти буду разговаривать с Гретой, она ложится спасть со мной. Мои детки всегда у меня в кровати. Можешь объяснить, что это означает?» Поскольку он уже засыпал, я пообещал объяснить завтра, и он заснул.
Ранее уже отмечалось, что Ганс после возвращения из Гмундена постоянно фантазировал о своих «детках», вел с ними разговоры и т. д.[179].
Потому 26 апреля я спросил, почему он то и дело вспоминает своих «деток»?
Ганс: «Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу, мне не нужны дети[180].
Я: «Ты воображаешь, что Берта с Ольгой и остальные – это твои дети?»
Ганс: «Да, все они – Францль, Фрицль, Пауль (его товарищ в Лайнце) и Лоди». (Это вымышленная фигура, его любимица, о которой он говорит чаще всего. Отмечу здесь, что Лоди появилась достаточно давно, он твердил о ней еще до дня последнего разъяснения (24 апреля)).
Я: «Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?»
Ганс: «Нет».
Я: «А она существует на самом деле?»
Ганс: «Да, я ее знаю».
Я: «И кто она?»
Ганс: «Моя Лоди».
Я: «Как она выглядит?»
Ганс: «Как? Черные глаза, черные волосы; я однажды встретил ее с Мариедль (в Гмундене), когда шел в город».
Я стал выспрашивать подробности, но выяснилось, конечно, что все это выдумка[181].
Я: «Значит, ты считаешь себя их мамой?»
Ганс: «Я и есть мама».
Я: «А что ты делаешь со своими детками?»
Ганс: «Кладу их спать к себе, мальчиков и девочек».
Я: «Каждый день?»
Ганс: «Конечно».
Я: «Ты разговариваешь с ними?»
Ганс: «Когда не все помещаются в постель, я кладу часть на диван, а других в детскую коляску. Если кто остается, я отношу их на чердак и кладу в ящик; а кто не поместился, тот ложится в другой ящик».
Я: «Значит, ящики были в Гмундене на чердаке?»
Ганс: «Да».
Я: «Когда у тебя появились дети, Ханна уже родилась?»
Ганс: «Да, уже давно».
Я: «По-твоему, откуда взялись эти детки?»
Ганс: «Ну, от меня»[182].
Я: «Но тогда ты еще не знал, что дети рождаются от взрослых».
Ганс: «Я думал, что их приносит аист». (Очевидная ложь и увертка[183].)
Я: «Вчера ты брал в постель Грету, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей».
Ганс: «Ну да, знаю, но все-таки в другое».
Я: «Откуда вообще взялось имя Лоди? Ни одну настоящую девочку так не зовут. Может, она – Лотти?»
Ганс: «Нет, Лоди. Я не знаю откуда, но имя-то красивое».
Я (шутливо): «Может, ее полное имя – Шоколоди?»
Ганс (сейчас же): «Нет, Сервелоди[184], я так люблю сосиски, сервелат и салями».
Я: «Послушай, а твоя Сервелоди не похожа на ка-ка?»
Ганс: «Да, похожа».
Я: «Как выглядит ка-ка?»
Ганс: «Они черные. Вот такие». (Показывает на мои брови и усы.)
Я: «А еще какие? Круглые, как Сервелоди?»
Ганс: «Да».
Я: «Когда ты сидишь на горшке и из тебя выходят «ка-ка», ты думаешь, что у тебя рождается ребенок?»
Ганс (со смехом): «Да, на улице и дома».
Я: «Вспомни ту историю с конкой и падением лошади. Повозка схожа с «аистиным» ящиком, верно? А когда черная лошадь упала, то смотрелось как…»
Ганс (перебивает): «Как когда появляются дети».
Я: «А о чем ты думал, когда она начала шуметь
